Алексей  Шевченко, Киев

Если хоть на мгновение выйти за пределы мифологем, то можно сразу же сказать, что Севастополь есть место воинской славы всех народов России, в том числе и  украинских моряков, которые во время Севастопольской кампании прошлого века служили в российском Черноморском флоте (здесь уместно было бы привести пример легендарного матроса Кошка, известного нам еще из школьных учебников).

Условно весь спектр российских мифов, которые обосновывают историческую необходимость и неизбежность украинско-российской политической интеграции и совместной государственности под протекторатом России, можно свести к двум основным: мифу этническому и мифу геополитическому (имперскому). В действительности эти два мифа не существуют в чистом виде отдельно друг от друга, образуя в каждом конкретном случае свою модификацию их совмещения.

В случае доминирования этнического аспекта мифологической конструкции ее имперская основа маскируется и прикрывается дискурсом о любви, дружбе и изначальном братстве. Однако внимательный анализ всех идеологий с общеславянской ориентацией легко обнаружит ее скрытую имперскую подкладку. Геополитический миф более откровенен в декларировании своей экспансионистской природы, однако и он не может обойтись тезисом о чистом насилии без привлечения идей об  общеславянском единстве, близости языков, культур, религиозных ориентаций, национальной психологии и т.д. Проанализируем каждый из этих мифов, чтобы затем показать какие варианты их гибридов мы имеем в современном арсенале политических доктрин и стереотипов массового сознания.

Этнический миф или призрак восточного славянства. Логика построения данного мифа крайне проста и, на первый взгляд, не находится в противоречии со здравым смыслом и элементарной очевидностью. Констатация этнического и языкового родства трех восточнославянских народов (русского, украинского и белорусского), тезис про Киевскую Русь как историческую колыбель этих народов, их общую праматерь, подталкивает идеологов этого направления к положению о том, что перечисленные народы представляют собой один народ, искусственно разделенный польско-литовской экспансией.

Отнюдь неочевидный тезис о старшем брате (который был официально введен в общественный оборот сталинской пропагандистской машиной в 1936 году ввиду необходимости возрождения российского национал-патриотизма перед лицом немецкой военной угрозы) доказывается путем чисто этимологических игр со словом русский и его однокоренными производными. Самоназвание древнего Киевского государства (Русь) и народа, населявшего это государство (русы) дает основание этим идеологам заключить об этническом тождестве древних русов и современных русских и тем самым заявить не только о родстве с украинцами и белоруссами, но и выдвинуть уже откровенно дискриминационный  по отношению к этим народам тезис о своем историческом первородстве и приоритетном праве на древнее культурное наследие.

Мифологема старшего брата широко использовалась уже в построениях имперских идеологов Царской России прошлого века (Уваров, Магницкий, Катков, Победоносцев) и без всяких изменений перекочевала в пропагандистские клише советской официальной исторической науки. По поводу этих эрзац-научных положений А. Авторханов писал: Издревле, аргументируют советские историки, Русь делилась на три ветви Великая Русь (Великороссия), Малая Русь (Малороссия) и Белая Русь (Белоруссия). Скоро образовалась и четвертая ветвь Новороссия. Вся прошлая история этих ветвей их перманентная борьба за воссоединение вокруг их общей матушки Великороссии. В этой борьбе, доказывают советские историки, образовались два лагеря в украинской политике и культуре: большой прогрессивный лагерь сторонников воссоединения Украины с царской Россией и маленький реакционно-националистический лагерь против России. По этой   схеме гетман Богдан Хмельницкий прогрессист и герой, а его сын и гетман Правобережной Украины реакционер и националист, потому, что сын хотел исправить ошибку отца и восстановить украинскую независимость от Москвы, опираясь на Польшу, как эту ошибку хотел исправить и второй гетман после Мазепы Павло Полуботок (1722-1723).

Положение о родстве трех славянских народов кажутся столь очевидными для массового сознания, что отстаивание российских великодержавных мифологем оказывается уделом не только убогих идеологических ретроградов. Интересным свидетельством реанимации этих мифологем мы находим в публицистике последних лет А. И. Солженицына, которого никак нельзя заподозрить в сознательной имперской государственной ангажированности. Последним таким свидетельством выступает книга писателя Россия в обвале. Эта книга интересна прежде всего своей субъективной честностью и бесстрашием в фиксации самых грозных симптомов современной российской общественной жизни. Однако в ней все перепутано: отдельные характеристики поражают своей точностью, но они соседствуют с констатацией тезисов, которые оставляют нетронутыми все те советско-имперские клише, против которых выдающийся писатель боролся всю свою жизнь. Особенно ярко эти реликты имперского стиля мышления проявляются у писателя в его отношению к украинскому вопросу.

Применительно к этой проблеме Солженицына роднят с предшествующей российской традицией следующие черты:

- подчеркнуто антиукраинская позиция, проявляющаяся в абсолютно негативном отношении к феномену украинской независимости. Это негативное отношение можно проследить на нескольких уровнях. Во-первых, на уровне неприятия  этой возможности в принципе и квалификация свершившегося события как результат антирусского импульса.  (В этом контексте Беловежское соглашение оценивается писателем лишь в терминах распада российской государственности, предательства руководства национальных республик интересов не только русского, но и собственных народов, чисто меркантильным интересом подавляющего большинства народов отделившихся республик, в том числе и украинского). Во-вторых, на уровне интерпретации условий отделения Украины от России как дискриминационных по отношению к последней. (Сюда относятся и обвинения в адрес Украины в непомерном расширении украинских территорий за счет российских, в частности, за счет южных областей Новороссии и Крыма, а присвоение Украиной Севастополя писатель прямо определяет как государственное воровство);

- декларирование союза трех братских народов в духе восточного панславизма (хотя писатель заявляет, что он противник панславизма как доктрины. Подобная скрытая имперская позиция Солженицына приводит к тому, что вместо попытки понять украинский сепаратистский импульс мы находим в его книге все те же имперско-советские пассажи о дружбе и любви двух братских народов. Вместо элементарного уважения к возникшему государственному суверенитету Украины мы видим сентиментально-патерналистское размазывание старых штампов, в которых напрочь отрицается идея украинской государственной независимости: Именно потому, -- пишет писатель что я испытываю к Украине самое родственное чувство, люблю ее, -- я так же не желаю ей державного развития, как не желаю его и России.

Геополитический миф. В отличие от прекраснодушных и любвеобильных излияний сторонников всеславянского (или, в крайнем случае трехславянского) единства геополитика предпочитает разговор с позиции силы, хотя и пользуется терминологическими эвфемизмами для интерпретации политических действий, откровенно связанных с насилием. Например, сторонники геополитической версии истории России никогда не употребят термин типа империализм, завоевательная политика, а в лучшем случае территориальная экспансия, расширение границ, собирание русской (!) земли и т.д., причем сделают это с обязательной ссылкой на объективные законы геополитики. Классической  схемой объяснения истории России с геополитической точки зрения стала схема историка Ключевского, согласно которой российская экспансия выглядела как результат необходимости выйти к естественным географическим границам и обеспечения безопасности этих границ.

В отмеченном контексте интересна геополитическая мифология евразийцев, чье самоназвание подчеркивает примат геополититической российской идентификации над этнической (хотя полностью обойтись без последней они не смогли). Евразийство интересно для нас как серьезная методологическая оппозиция славянской идее (и именно поэтому пути решения украинского вопроса в рамках этого течения, альтернативные догмам о старших и младших славянских братьях также могут быть крайне показательными).  Один из классиков этого направления в русской общественной мысли, князь Н.С. Трубецкой вводит в идиллические славянофильские медитации парадоксальный тезис о туранском элементе не только в русской культуре, но и в русской крови. Согласно этому тезису, русские даже на чисто этническом уровне не являются исключительно славянами, что уже само по себе позволяло достаточно скептически отнестись ко всякого рода панславистским спекуляциям.

Как при таких методологических установках решается в рамках геополитически ориентированного евразийства проблема взаимоотношения национального и этнического, русского и российского, русского и общеславянского, русского и украинского? В какие рамки, в этом случае, помещается украинский вопрос и в координатах какого мифа он решается? Очевидно, что в течениях евразийского толка роль российской великодержавности идеологически гораздо ярче акцентирована. Тем интереснее проследить с помощью каких ходов мысли эта великодержавность обосновывается.

В случае с Н.С. Трубецким, который был профессиональным историком культуры, крупным филологом и лингвистом, трудности этого обоснования были тем более велики, что он прекрасно отдавал себе отчет в двух очевидных фактах: во-первых, в том, что украинская культура существенно отличается от русской своей европейской направленностью (которая выразилась даже в эволюции украинского литературного языка в сторону его сближения с западнославянской литературно-языковой традицией), во-вторых, в том, какую роль сыграл Киев в европеизации и формировании современной великорусской культуры: Таким образом, - пишет Трубецкой старая великорусская, московская культура при Петре умерла, та культура, которая со времен Петра живет и развивается в России, является органическим и непосредственным продолжением не московской, а киевской, украинской культуры. (Курсив наш А. Ш.).

Констатировав этот очевидный факт, исследователь задается фундаментальным вопросом о соотношении этой общерусской культуры с локальными культурами трех славянских народов: Должна ли эта новая, реформированная культура быть общерусской или же общерусская культура вовсе существовать не должна, а должны быть созданы новые, реформированные культуры для каждой отдельной разновидности русского племени? (Курсив наш А.Ш.). Конечный тезис о том, что украинская культура должна стать индивидуацией культуры общерусской может показаться непредубежденному читателю нарушением элементарной логики, однако этот вывод вполне согласуется с манипулятивной техникой идеологического сознания, в которой логика подменяется наращиванием суггестивного воздействия на воображение.

В нашем контексте интересен концепт общерусской культуры, поскольку в нем скрыт ход, весьма характерный не только для евразийства, но и для последующих попыток решения российской квадратуры круга, т.е. проблемы взаимоотношения между русской культурой как культурой конкретного этноса и общегосударственной объединяющей идеологией как выразительницей мировоззрения всех народов России. Как всякая мифологема термин общерусское наделяется неопределенным, плавающим значением, т.е. в различных контекстах ему придается смысл то великорусского (выражающего результат культурного творчества русского народа и русского национального характера) то универсально-имперского (в котором воплотился гений всех евразийских народов). Технология такой подмены следующая: сначала универсальное (общерусское) отождествляется с государственным имперским принципом, объемлющим местные народности и культуры, затем с национальным русским, которое оказывается особым этническим субстратом-носителем этого универсализма и обладает правом привелегированного представительства от имени этого имперского общерусского и эксклюзивным правом на эту всеобщую государственную и культурную собственность.

Данная подмена, как уже указывалось, опирается не на рациональное доказательное мышление в терминах права и законности, но на скрытую другую фундаментальную мифологему, которая здесь молчаливо подразумевается. Речь идет о русском мессианизме, его богоносной функции в мировой истории, в созидании Нового Иерусалима, Святой Руси, материальным эквивалентом которых выступает Империя (бесконечные исторические вариации на темы Москва Третий Рим монаха Филофея). Именно этот мессианизм русского этноса позволяет ему преобразовать местный украинский импульс в измерение мировой (точнее говоря, священной) истории и исполнять роль  единственной субстанции, которая обладает правом не только привелегированного пользования этим всеобщим евразийским достоянием, но и непосредственной идентификацией с этим сакральным, общерусским измерением.

Это сцепление в российском общественном сознании национального и имперского играло и продолжает играть в российской истории роковую роль. За примерами далеко ходить не надо. После распада СССР юридически необоснованные претензии России на территориальную, материальную и культурную собственность всех народов Советского Союза и каждого из них в отдельности не раз отмечались журналистами, юристами, политологами, публицистами. Однако юридическая необоснованность этих претензий, будучи переведенной в плоскость национального мифа, обросшего расхожими идеологическими штампами массового сознания, сразу же оказывается глубоко понятной и мотивированной для носителей этого сознания.

Например, вся проблема Крыма, вокруг которой поломано столько копий в украинско-российских отношениях, вся пронизана этой мессианской мифологией. К ней относится, например, миф Севастополя как города русской славы, ставший расхожей картой политических игр и верным рецептом манипуляций общественным мнением. Если хоть на мгновение выйти за пределы этих мифологем, то можно сразу же возразить, что Севастополь есть место воинской славы всех народов России, в частности, украинских моряков, которые во время Севастопольской кампании прошлого века служили в российском Черноморском флоте (здесь уместно было бы привести пример легендарного матроса Кошка, известного нам еще из школьных учебников).

Однако для понимания постоянного возрождения этих мифов необходимо иметь в виду их давнюю историческую размерность, их связь с мессианским российским сознанием, которое не приемлет постановки проблем в ключе европейских стандартов рациональности, но постоянно отождествляя национальное и имперское, русское и российское, заявляет о своих исключительных правах на общее евразийское наследство. В работах Трубецкого мы и сталкиваемся с демонстрацией технологии этих отождествлений и постоянных подмен, демонстрацией того, как тесно оказываются переплетенными геополитическая имперскость и чисто русский этнический национализм в российском историософском мифе. Общность исходных  посылок обоих доминирующих российских мифов приводит к их сходству  и в решении украинского вопроса.

И если славянофил Солженицын  при упоминании о непомерном расширении украинской территории и воровском присвоении Севастополя разбавляет свое негодование сентиментальным любовным чувством по отношению к своим младшим украинским славянским братьям, то неоевразиец А. Дугин, мыслящий в геополитических категориях территорий, пространств, их присвоений и утрат, весьма далек от каких бы то ни было сантиментов. Поэтому он формулирует украинский вопрос в куда более открытом и циничном выражении: Суверенитет Украины представляет собой настолько негативное для русской геополитики явление, что, в принципе легко может спровоцировать вооруженный конфликт Украина как самостоятельное государство с какими-то территориальными амбициями представляет собой огромную опасность для всей Евразии, и без решения украинской проблемы вообше говорить о континентальной геополитике бессмысленно. Это не значит, что культурно-языковая или экономическая автономия Украины должна быть ограничена, и что она должна стать чисто административным сектором русского централизованого государства (как, до некоторой степени обстояли дела в царской империи или при СССР). Но стратегически Украина должна быть проекцией Москвы на юге и западе

Анализ стойкого российского мифа и месте Украины в координатах этого мифа свидетельствует, что теперешние проблемы украинско-российских отношений (оттягивание ратификации договора между Украиной и Россией, проблема Крыма и статуса Севастополя, проблема статуса русских культурных общин в Украине, проблема введения двуязычия в Украине и т.д.) не являются результутом происка злых дядь в Совете Федерации, Госдуме или правительстве РФ, но  естественным образом возникают из-за нерешенности основных проблем российской национальной и государственной идентификации.

Мифологические квазирешения этих многовековых российских проблем являются одновременно основным препятствием для их решения в плоскости рационального социального действия и вариантом массового компенсаторного психоза в сфере социального воображения:

- Думается, что спасением России может стать только новая форма идеи империи (державы), так сказать империи ХХI века. (Вл. Никитаев).

- У нас одна идеология: единое государство. У нас один подход: мы за то, чтобы убрать таможенные и другие границы, чтобы жить в едином экономическом и валютном пространстве (И. Родин).

- С мужеством признав все эти неудачи, надо строить не СНГ, а прочную российскую государственность, -- она сама еще не создалась, она сама-то еще под вопросом. (А. Солженицын).

Национальное русское единство и сверхнациональная общность многих наций возможна только при наличии единого, но не закрытого, хотя, возможно, и колонизаторского этноса. Русский народ одновременно и нация, и сверхнация Русский народ, таким образом, есть особый имперский этнос. Вбирающий в себя прочие нации на правах их самобытности, но и не растворяющийся в их многонациональном море. Русский народ, единственный  законный наследник античности и христианской имперской идеи, несет в истории мессианскую идею. Эта идея, не имеющая ничего собственно русского, так как это христианская идея, заключается в том, что пути истории идут через Россию. Мировое призвание России состоит, в настоящее время в том, чтобы остановить гибельное движение западной цивилизации. Если Россия не сумеет исполнить эту задачу, христианский мир придет к своему окончательному падению. (Георгий Давыдов). (Курсив наш А. Ш.).

Под этими высказываниями могли бы подписаться также Юрий Лужков, Геннадий Зюганов, Владимир Жириновский, Альберт Макашов, и сотни тысяч других менее и совсем неизвестных российских национал-патриотов. Потому что они принадлежат всем и никому, они анонимны и являют собой ту мутную мифологическую взвесь, в среде которой сознание окончательно деградирует и становится неспособным рационально мыслить. В пределах этих мифологем абсолютно невозможен диалог. Существует лишь агрессивный дискурс, стремящийся подавить и подчинить такой же дискурс другого.

В рамках мифологических координат невозможно цивилизованное решение насущных проблем в сфере украинско-российских отношений - ни политических, ни территориальных, ни культурных, ни языковых, ни социальных, ни конфессиональных и многих других.  Возможен лишь взаимообмен мифов и контрмифов, сформулированных с категорической безапелляционностью.

Если массовое впадение в эту мифологическую топь станет безальтернативным выбором для наших государств, то его последствия будут столь катастрофичными, что для их описания сможет пригодится разве что лексикон Нострадамуса.