Профессиональная биография кинорежиссера Вадима Перельмана — тот редчайший случай, когда выходец с Украины добивается успеха в самой мощной, самой требовательной из кинематографий мира — американской.

Вадим родился в киевской Октябрьской больнице, жил в огромной коммуналке на ул. Горького в большой семье — отец, мать, две бабушки. В 1972 году в автокатастрофе погиб отец, затем умерли бабушки. Когда Вадиму было 14 лет, они с матерью эмигрировали в Италию. По признанию самого режиссера, «уезжали от смерти». В эмиграции появились новые проблемы: ссоры с отчимом, побег из дома, будущий режиссер даже подружился с подростковой бандой, но ситуацию спас переезд за океан. Там Перельман изучал физику, стажировался в киношколе в Торонто, создал маленькую компанию по производству музыкальных клипов, подрабатывал монтажом фильмов у известных режиссеров, а перебравшись в 1990 году в Лос-Анджелес, занялся рекламным бизнесом.

Карьера рекламиста завершилась в 2003 году после поездки в Рим. Чтобы скоротать время в самолете, Вадим купил книгу французского писателя Андре Дюбуса «Дом из песка и тумана»; после прочтения решил ее экранизировать. Наш земляк не только уговорил упрямого романиста продать права на экранизацию, но и получил согласие на съемки от таких голливудских звёзд, как Бен Кингсли и Дженнифер Коннелли, а также заручился финансовой поддержкой Стивена Спилберга, оплатившего в итоге половину 16-миллионного бюджета. Результатом стала прекрасно сделанная кинодрама, впечатлившая в том числе и американских академиков: «Дом из песка и тумана» получил три номинации на «Оскар» — лучшие женская и мужская роли (Бен Кингсли и Шорех Агдашлу) и лучшая музыка (композитор — Джеймс Хорнер).

Новый фильм Перельмана «Жизнь перед ее глазами» (по одноименному роману Лауры Касичке с Умой Турман в главной роли подтвердил безусловный рост таланта режиссера, каждой новой работой подтверждающего независимость своей художественной позиции. Можно называть это арт-хаузом, или авторским кино, но это в первую очередь кино хорошо сделанное, требующее от аудитории максимального соучастия.

Недавно Вадим побывал в Киеве, чтобы представить «Жизнь перед ее глазами» украинским зрителям. К сожалению, наша беседа тогда не состоялась из-за слишком плотного графика встреч режиссера с прессой; однако через неделю при содействии компании «Артхауз Трафик» удалось взять интернет-интервью, которое мы сегодня предлагаем нашим читателям.

— Чем вас привлек роман Лауры Касичке?

— Он написан поэтессой — это одна из ее первых, уникальных работ в прозе. Соответственно, в книге ощущается лирический, поэтический подход и стиль. Мне это очень понравилось. И еще он меня эмоционально очень зацепил, что важно.

— А насколько этот текст кинематографичен?

— Не так, как «Дом из песка и тумана». Адаптация шла намного сложнее.

— Пришлось потрудиться?

— Да, да. Роман Касичке очень разбитый, расколотый. Я не то чтобы привел его в порядок, а сделал сюжет более стремительным. Например, когда она пишет в одном месте о Диане что-то одно, а потом в следующей главе — другое, то мы даже не знаем, о какой из двух героинь идет речь: о взрослой или о девочке. Я визуально это должен был переделать.

— Но ведь сама идея жизни, сжатой в один предсмертный миг, не слишком нова, разве нет?

— Обычно перед смертью перед глазами проносится прошлое. А здесь мне очень понравилось, что у Дианы мелькает будущее. Интересная вариация на тему, которая, как вы верно заметили, уже использовалась.

— В ваших фильмах пока что складывается определенная драматургическая закономерность — несчастливые, трагические финалы...

— Вы правильно сказали — пока что.

— А что такое трагедия для вас как для режиссера?

— Не только в кино... Трагедия везде одинакова, со времен греков мало что изменилось. Люди, когда они смотрят фильм или спектакль, читают книгу, — видят ту великую трагедию, которая отражает маленькие трагедии в их жизнях, и учатся проходить через свои невзгоды, чтобы то, что с ними происходит, их не убивало. Так что трагедия — это терапия своего рода. Меня лично она не вводит в депрессию, наоборот — я в итоге о своей жизни думаю намного лучше, все эти маленькие и даже большие проблемы выглядят, как муравьи, по сравнению с тем, что я только что посмотрел. Это как-то тебя поднимает и дает храбрость жить. Вот что значит трагедия для меня.

— Можно ли в таком случае сказать, что вы осознанно отказываетесь от хэппи-эндов?

— Я думаю, что каждый художник свое прошлое, свою жизнь показывает кусочками, закладывая их в каждое из произведений. В моем случае я, может, иду даже как-то хронологически, с самого начала. Всю трагедию из себя вымываю этими фильмами. Может быть, в будущем это от меня отойдет; но не исчезнет желание делать эмоциональное кино, которое задевает публику за живое, чтобы люди, выходя из кинотеатра, думали о фильме, переживали его, чтобы мои темы оставались с ними — на дни, на недели и даже на года.

— Собственно, если фильм сделан на совесть, он так и воздействует.

— «Дом...» по разным причинам таким и удался, настолько эмоционально тяжелым, что можно отходить от него днями и даже неделями, думать: «Что бы я сделал?» или «Кто прав?» Самый главный вопрос первого фильма — «Кто прав?» Правы были все и одновременно никто... А «Жизнь...» — немного иной, более интеллектуальный, как загадка, побуждающая продумывать то, что было и почему это было. Увы, публика сейчас не только в Америке, но и по всему миру не имеет привычки или отучилась (а может, никогда и не училась) смотреть кино активно. Не просто сидеть как мочалка и в себя это принимать, а смотреть активно и думать, когда смотришь. Вот второй фильм стоит именно так смотреть, а это довольно сложно, никто ведь не ходит в кинотеатр работать. Однако, если ты обдумываешь фильм, он в конце концов дает тебе нечто ценное, дает тебе подарок.

— Какой фильм наиболее повлиял лично на вас?

— «Похитители велосипедов» Витторио Де Сики. Для меня это шедевр, потому что такого простого, и одновременно сложного, и эмоционального... В общем, совершенное, perfect кино, высший уровень, которого я всегда пытаюсь достичь. А вот интеллектуально таких впечатлений ни от одной картины нет.

— «Жизнь перед ее глазами» колористически очень контрастирует со сдержанной гаммой «Дома из песка и тумана». Как вы пришли к такому цветовому решению?

— Во-первых, я хотел показать, какая жизнь яркая, красивая, выразительная. А вторая причина — когда мы смотрим на будущее героини и лишь потом понимаем, что это только ее представление — то, по-моему, это должно выглядеть немного другим, ведь прошлое всегда воспринимается как нечто выцветшее, выгоревшее, а будущее намного ярче — и вот так мы и пошли.

— Как вы работаете с актерами, с чего начинаете?

— Я научился этому у Бена Кингсли во время съемок «Дома из песка и тумана». До того у меня был опыт с актерами рекламы, которых вообще и актерами не назовешь, они просто куклы, которых ставишь в какую-то позицию, говоришь, как играть, и они играют. Кингсли меня научил тому, что актер, которому я даю роль, — верит мне, что я сделаю хорошо, таким образом, и я ему должен верить, что он тоже хорошо сделает свое. Так что не проводим никаких rehearsals, репетиций. Иногда отрабатываем движения, какие-то блоки, но игру — нет. Я беру сценарий, и мы с актером сидим примерно день-два, обсуждаем его характер, он спрашивает о том, что у него было в прошлом. Вот так они в себя вносят этого человека, своего героя, а потом мне нужно просто отойти. Отойти и стоять рядом, чтобы они меня, условно говоря, даже не видели, и их страховать. Потому что я им доверяю и даю им характер, как своему ребенку. Это как в любви — возьми, расти моего ребенка. Я вырастил до этого этапа, а теперь ты расти. Хорошим актерам, с которыми я имел счастье работать, я верю. Вот стоять над ними, висеть у них на спине и говорить им, как и что делать, двигать их, как роботов — я ненавижу такой подход. И мне Кингсли, кстати, сказал, что если актер в этом нуждается — тогда он не актер. Потому что актер из себя все выводит, а не от кого-то.

— Какую задачу вы ставили перед Турман?

— Чтобы она не использовала свои трюки, уже отработанные в прошлых фильмах. Я ее и взял потому, что у нее огромный запас эмоциональности, к которому никто даже не дотронулся, и у нее не было аудитории, чтобы это показать. Я хотел создать для нее такую ситуацию, чтобы она могла играть. Но в том-то смысл и проблема, что ее героиня — не полный человек. Взрослая Диана не трехмерный персонаж, она просто сегмент представления этой девочки, юной Дианы-школьницы, она не должна быть слишком объемной психологически. Это я специально сделал, и можно удивиться — почему вдруг такой плоский характер. До определенного момента все и думают: ну вот, что ж это Ума Турман такая странная? Но, кстати, она отлично сыграла даже в этом случае.

— А зритель эту усеченность прочитывает?

— Очень часто нет. Почти до конца, некоторые вообще в самом конце уже догадываются... Я немного тут, конечно, накрутил. Говоря самокритически, я слишком много хотел от зрителя, больше, чем он мне был готов дать. Говорю не обо всех — есть, конечно, те, кто быстро понимает, быстро решает, но таких мало. Это действительно арт-хауз. Но что интересно — я только что был в Японии, с пресс-туром, давал интервью, и один из тамошних критиков, по-моему, самый важный в Японии, сказал, что ему этот фильм понравился еще больше, чем «Дом из песка и тумана». Он сравнил это с «Битлз», когда они сделали «Эбби Роуд», а потом «Сержант Пеппер», про которого все поначалу думали, что «Битлз» накурились чего-то, в таком роде, а потом, с годами, приняли это; вот так и «Жизнь перед ее глазами», по мнению этого критика, примут с годами тоже. Может, я на самом деле слишком рано сделал такой фильм в моей карьере...

— Что вы говорите актерам, если у них что-то не выходит?

— Я говорю — еще раз сделать. Вообще у меня такой подход к «не получается»: не получается так, как я хотел? Но ведь мы с актером, когда он играет на площадке, партнеры, и я не босс ему. Я начальник разным исполнителям второго плана — полицейским, детям; это, как в рекламе, — я им говорю: стой так, делай так, держи так, а потом разберемся. Если он не так держит, я подхожу и поправляю. А таким актерам, как Бен Кингсли или Эван Рейчел Вуд, которую я считаю не худшей, чем Кингсли, даже при ее молодости, — я не хочу приказывать, потому что они тогда будут делать для меня. А нужно, чтобы они работали для себя и для материала. Так что я подхожу и говорю: «Давайте еще раз сделаем». А с Кингсли было вот как: я ему говорил: «немного выше» или «немного ниже», если считал, что он чуть-чуть переигрывает. Все. И он, кстати, соглашался со мной каждый раз. У них потрясающий радар, то есть чувствительность огромная, они видят себя. Вот это еще одно отличие между хорошим актером и плохим — хорошие видят себя, так, как хорошие певцы себя слышат.

— Еще одна важная составная часть кинопроцесса — продюсеры. Вы с ними в столь же гармоничных отношениях?

— Пока что еще имею счастье продюсировать все свои фильмы. Я права покупаю, я нанимаю актеров, я продаю проект в студию. Они со мной общаются с уважением, потому что это мой фильм, и очень сложно мне указывать, что и как. Плохого опыта не было пока. Конечно, если студия специально нанимает кого-то делать большой фильм, как того же Бекмамбетова, тогда ему говорят вообще все, он просто работник в этом проекте. Талантливый, но работник.

— Ваш предыдущий фильм — о доме, являющемся спорным пространством. Можно ли сказать, что «Жизнь перед ее глазами» — это фильм о спорном времени, ведь героиня, по сути, проживает жизнь в долг?

— Можно, конечно, такой итог подвести. Для меня это фильм о том, насколько дорога жизнь. И надо жить ее, пока живем. Но — морально и со своей совестью. Самая главная вещь здесь — совесть. Поэтому я, кстати, так много показываю цветы, растения, муравьев, всю эту натуру — ведь у нее нет совести. Например, когда растение растет, оно тянется к солнцу, но при этом бросает тень на другое растение, тем его убивая. Это нормально, это биология. Люди — единственные, у которых есть и должна быть совесть. И об этом фильм. В речи профессора, мужа Дианы, есть такие слова: «Совесть — голос Бога в нашем сердце». Эта фраза суммирует весь фильм.

— Раз везде — и в пространстве, и во времени — война, произошло ли хоть что-то, что не вызвало бы никаких раздоров и войн?

— Любовь. Настоящая чистая любовь. Нельзя о ней спорить. Или это есть, или этого нет. Она ничья, она никому не принадлежит, она просто тебе дарится. Любовь к женщине, к сыну — не оспоришь. Поэтому самые лучшие фильмы, наиболее влияющие эмоционально на людей — об этом. Например, «Возвращение» Андрея Звягинцева — сын и отец — для меня очень важные и дорогие темы...

— Верите ли лично вы в такую вот «память о будущем», которая появляется у Дианы? Действительно ли, в последний миг жизнь может пронестись у нас перед глазами?

— У меня это было очень много раз в жизни, потому, наверное, на меня и роман повлиял сразу же. Почти что всю жизнь, с 9 до 40 лет, я жил каждый день, не зная... Никто не знает, какое у него будущее будет, а у меня неопределенность была еще большая, потому что когда мы с мамой поехали в эмиграцию, то не знали, где мы будем, когда будем, как будем. Многие люди, например, растут в семье, в каком-то одном месте, никуда не едут, и у них какая-то идея своего будущего есть, например — я буду жить на Куреневке — ну, хотя бы так. А когда просто пустота, какое-то пространство, какая-то Вселенная там бесконечная — это очень страшно. Фильм и об этом тоже... Я же свое будущее не видел. Не видел, что буду режиссером, даже в 25 лет не знал этого. Я попал в профессию совсем случайно и до сих пор, когда спрашивают, отшучиваюсь, что даже не знаю, буду ли продолжать. Самая большая мечта моей жизни — как-то проявиться, чтобы мой голос был слышен другим. Как-то влиять на других людей. Но это я могу делать в литературе тоже. Я же пишу, для меня это как страховка. Я думаю: если сейчас не получится что-то, — всегда могу засесть за роман...

— Уехать в деревню, писать романы...

— (со смехом) Переквалифицироваться в управдомы.

— А не хотите попробовать публиковаться уже сейчас, или не хватает времени?

— Это не вопрос времени, для меня это святое дело. Я как-то держу это в кармане, для себя пока... Может быть, просто боюсь. Надеюсь, пишу неплохо, но боюсь, что не получится. Это у меня было и с фильмами, когда делал рекламу. Десять лет держал кино в кармане, делал рекламу. «Еще сделаю, еще сделаю». Может, жду какого-то вдохновения или даже страха, который загонит меня в угол, и тогда можно будет что-то делать.

— Расскажите пару слов о будущем. На каком этапе работа над римейком «Полтергейста»?

— Сейчас мы ждем вариант сценария, который я проработал с писателями. Они переписывают и скоро сдадут в студию и мне готовый сценарий. В понедельник (разговор происходил в пятницу, 23 января. — Д.Д.) ко мне домой приходит человек из студии, и мы обсуждаем бюджет, как будем работать. Так что продвигаемся. Я думаю, они хотят сделать этим летом. Но посмотрим.

— А почему взялись за достаточно новый для вас жанр фильма ужасов?

— Я только что, кстати, с мамой говорил на эту тему...

— И как она отнеслась?

— Она одобрила. Во-первых, потому что, например, Кубрик же сделал «Сияние». Если такой человек сделал «Сияние», то я могу попытаться сделать «Полтергейст», почему нет? Во-вторых, именно потому, что я его делаю, — я надеюсь, что он будет намного эмоциональнее, личностно намного интереснее. Чтобы не просто пугал. Я сейчас не могу говорить, но вы увидите, что этот «Полтергейст» очень-очень будет похож на «Дом из песка и тумана». По теме — то же самое.

— Действительно, здесь та же драма вокруг дома, на который притязают разные силы...

— Но я это еще усиливаю, делаю еще более логично, чем первый. В первом — дом на кладбище индейцев и так далее, а тут будет немного по-другому, более фантастично. Сама логика будет интересной — не привидения какие-то,... но я не буду пока что говорить. Нельзя. Потому что меня повесят в интернете эти киноманы.

— Заинтриговали...

— Будет логически интересный фильм. И эмоционально тяжелый. Я даже обещаю, что будете плакать. Будете бояться и плакать.

— Охотно верю... В заключение — вопрос об Украине. В свой первый визит в качестве режиссера на киевский фестиваль «Молодость» в 2004 году вы говорили, что хотите снять фильм не просто об Украине, но и о людях, которые живут тут или же погибли, покинули эту землю, и о будущих поколениях. Остается ли эта идея для вас актуальной, нужной?

— Да... И чем больше я старею, тем больше нуждаюсь в этом. Я к этому еще приду... Но это еще экономика, очень много вещей. Много пишут, что я буду делать фильм, например, о Бабьем Яру. Я, кстати, съездил в Киев, наговорил всем, и до этого говорил, а сейчас, в последнюю неделю после того, как вернулся, об этом подумал: может, отставить и не делать это. Вы первый, кому это говорю. Потому что, я не знаю... Сложно будет этот фильм сделать без черно-белых оценок. А я не люблю, чтобы были хорошие, плохие, святые или жертвы какие-то... Все это — люди... Не хочу сказать, что им суждено было стать жертвами, но они как-то на себя это навлекли... Карма или что-то иное... Это философский вопрос. Но есть другие темы в Киеве — про Украину, про мою жизнь... Может, я просто не знаю, нет у меня информации, — но никто же не сделал фильм о коммунальной квартире?

— В Киеве — точно нет.

— Подумайте, какой бы классный фильм был. Эти ссоры, эти семьи, 50 человек, живущие с одной уборной, у которых занята кухня, эти бытовые ужасы — потрясающе, почему нет? Подобную жизнь молодые люди в Украине уже забыли, конечно. Но это история.

День